Генерал М. И. Драгомиров с предельной ясностью указал солдату, где лежит граница между подчинением приказу и выполнением велений совести: «делай, что начальник прикажет, а против Государя ничего не делай». Устав дисциплинарный предписывал: если приказание незаконно, доложи об этом приказавшему, но коль скоро приказание будет тем не менее повторено, оно подлежит выполнению, причем ответственность ложится на приказавшего. Но если приказ преступен, его исполнять нельзя.12 августа 1945 года японский император повелел капитулировать перед врагом; группа офицеров в Токио сочла приказ преступным, убила командира гвардии, сожгла дом премьер-министра и пыталась арестовать божественного Тено, но императору удалось избежать ареста; тогда восставшие пошли на холм Атагояма и совершили харакири; их примеру последовал генерал Танака, военный министр Анами и множество высших офицеров, не могших подчиниться приказу. Шведский полковник, получивший приказ насильственно посадить на советский пароход беженцев из Прибалтики, выдачи которых потребовала Москва, выполнил приказание (хотя люди перерезали себе вены и ослепляли себя, чтобы избежать отправки в СССР), а после этого подал в отставку. Панцирный генерал фон Мантойфель велел в 1944 году расстрелять дезертира: приказ фюрера требовал расстрела каждого солдата, покинувшего свою позицию; 15 лет спустя германский суд приговорил генерала к 18 месяцам ареста за выполнение незаконного приказа, то есть признал его «военным преступником».
Понятию «военный преступник» было дано самое широкое толкование в подлейшем Нюрнбергском трибунале: адмирала Денница засудили за то, что он в мирное время готовил германский военный флот к нападательным операциям. 10 лет спустя перед американским военным судом в том же городе предстало 13 германских полководцев по обвинению во всемирном заговоре (организация германских вооруженных сил для войны) и в ведении злодейской войны. Военные судьи оправдали генералов, потому что при нынешнем состоянии цивилизации война не может быть признана злодеянием и всемирным заговором, а, во-вторых, воинство является законной принадлежностью государства, и поэтому возглавление воинства не есть наказуемое деяние.
Если бы поступки военных подвергались рассмотрению в военных судах, то, как во втором Нюрнберге, приговоры были бы согласованы с законами и жизненной реальностью, но ничто не дает гарантии, что не повторится первый Нюрнберг, где за спиной судей стояли не юстиция, а месть или пацифический, фантастический антимилитаризм. Но и опасность предстать перед судом мести ни в коем случае не должна побуждать офицера нарушать закон долга, чтобы избежать закона мести: в современных условиях разрушения здравых понятий и господства болезненных эмоций офицер должен мужественно предвидеть, что он может стать либо геройской жертвой боя, либо невинной жертвой палача.
Но, с другой стороны, установление понятия «военный преступник» способствует более строгому, чем встарь, выполнению законов войны и велений рыцарской этики. Ныне не могут остаться безнаказанными (во всяком случае, для офицеров побежденной стороны) такие действия в отношении вражеского воинства или населения, какие иногда имели место на войне в результате непродуманности, самодурства или кровожадности. Когда разыгрывается стихия войны, не может не быть некоторого произвола в действиях, но и должна быть граница произвола — за нею лежит военное преступление.
Приказ, выполнение приказа — это краеугольные камни существования воинства и выполнения им своего государственного назначения. Вышеупомянутые генерал Мантойфель поступил воински-законно, а шведский полковник воински-корректно (к сожалению, не было слышно, чтобы подали в отставку английские офицеры по выполнении ими приказа о выдаче казаков в Лиенце). Японские же офицеры не подчинили свои рыцарские чувства воинскому приказу и только самоубийством искупили свою вину — в легенду войдут, наравне с «камикадзе» оружия, эти «камикадзе» самурайского духа.
Во все времена строгому выполнению военного приказа противились небрежность, строптивость, малодушие, сейчас же антимилитаристы, гуманные идеалисты и партийные спекулянты стараются противопоставить военному приказу совесть воина. Если рассуждать в либеральном стиле, что государство — это власть и что свобода граждан есть источник государственной власти, то можно додуматься до абсурдного вывода, что свобода совести гражданина-воина есть источник власти в воинстве. Вывод абсурден потому, что вступление в воинство — добровольное для кадрового офицера и для волонтера либо принудительное для военнообязанного — непременно сочетается с обязанностью к послушанию своих действий действиям вышестоящего, своей воли — его воле, своей совести — его совести.
<…> Сейчас, в эпоху всеобщей бессовестности (политической, партийной, общественной, юридической и т. д.), носятся с совестью гражданина-воина как дурень с писаной торбой. Легализуют дезертирство тех, кто из побуждений совести или якобы из побуждений совести отказываются от военной службы; поощряют неповиновение в воинстве разрешением противопоставлять совесть приказу; запугивают воина угрозой счесть его «военным преступником», коль скоро он выполнит воинский приказ, противоречащий его гражданской совести. Со всем этим не может мириться офицерство. Для него должно быть незыблемым правило: совесть воина — в выполнении приказа, а иная совестливость преступна. <…>
Мы, офицеры прошлого времени, шли особым путем, путем выполнения воинского долга и по нему вели тех, кого народ вверял нам для воспитания и в дни войны — для вождения. Современный офицер не может идти нашим обособленным путем: его путь соприкасается, перекрещивается с путями гражданскими. С этим офицер обязан считаться в своем поведении, в обращении с подчиненными ему воинами, в методах их воспитания, обучения и втягивания в воинские навыки, в приемах командования солдатами и властвования их душами, в применении тактических, оперативных и стратегических форм воевания, в установлении организационной структуры воинства, в своей установке относительно общественности, партийности, политики. Со всем этим современный офицер обязан считаться и поэтому осторожно отступать от устаревшего в традиционном, делать разумные уступки требованиям времени. Но он обязан быть неуступчивым в вопросах рыцарской чести, офицерского долга. И в нем не должно быть ни малейшего сомнения в величественности его офицерского призвания, в высоком значении его милитаризма. Японский поэт Ногучи писал Рабиндранату Тагору: «Пусть милитаризм — преступление, но если подумать о жизни, из которой гуманизм вынет все кости и создаст из нее мягкотелое животное, то невольно скажешь: нет, гуманизм — еще большее преступление!»
Е. Месснер
