Когда мы размышляем об исторических путях и судьбах России и особенно о ее будущем, то мы должны иметь в виду прежде всего размеры и своеобразие переживаемого ею крушения, его глубину и сложность. Поистине, наше положение беспримерно в истории человечества, и ни одна из известных иноземных революций не дает нам никаких сколько-нибудь глубоких аналогий. И ясно с самого начала, что это только затрудняет нашу борьбу. Ибо все, что мы можем извлечь из прошлого, это общие места, вроде того, что «после революции обычно бывает реакция и диктатура, что реставрация прежнего невозможна», что «необходима новая, идейная и волевая национальная и социальная власть», что «эта власть должна быть творческой и консолидирующей, а не мстительной» и т. д. Но это и все.
Поэтому Россия нуждается больше всего в самостоятельном национальном творчестве, в углубленном, свободном, непредвзятом созерцании и постижении; в созидании, исходящем из любви к родине, а не из ненависти к обидчикам другого класса: в творчестве — идейном, программном и тактическом, политическом и социальном. Положение наше, русских патриотов, единственно в своем роде; и это мы должны усвоить крепко; от этого мы должны отправляться и именно так осмысливать нашу задачу. Ни один народ в мире не имел и не имеет ни такой территории, ни такого национального состава, ни такой истории, как Россия. У нас своя, особая вера, свой характер, свой уклад души. Мы иначе любим, иначе созерцаем, иначе поем. У нас иное правосознание и иная государственность. Так было всегда. И так обстоит особенно теперь, после всего, перенесенного Россией в революции. Поэтому механическое заимствование у других народов сулит нам добра меньше, чем когда-нибудь; и только те из нас, которые потеряли живое чувство России или, может быть, никогда не имели его, которые не видят, а может быть, никогда не видели ее своеобразную проблематику (духовную и религиозную, психологическую и национальную, политическую и хозяйственную), могут думать, что Россия спасается какою-нибудь новою слепою формою западничества. Формы национальной идеологии и национального возрождения должны возникнуть из самых душевно-духовных недр самого народа, из его национально-патриотического горения; они должны быть рождены его собственной проблематикой, его страданиями, его характером, его историческими и культурными заданиями. И только тогда они будут ему по силам; только тогда они будут для него целительны... И прежде всего они должны быть именно по силам ему, его исторически сложившемуся характеру и его культурному уровню. Мечта о социально-политической «панацее», т. е. о всеисцеляющем средстве, всегда была наивна и беспочвенна — достояние полуобразованного ума; а ныне эта беспочвенность видна, как никогда. Весь опыт человечества не в состоянии дать нам «готовый рецепт». Он дает нам только драгоценный материал сведений о том, что в других странах и при других условиях было другое и что именно из этого другого выходило...
Вот почему русские патриоты в борьбе за Россию должны сами творить и полагаться на свой разум и на свои силы. Это творческое задание мы не можем, не смеем суживать. Нельзя ставить вопрос о борьбе за Россию так, что «все дело в свержении большевиков, а там увидим». Нельзя урезывать свое понимание одним первым этапом, чисто отрицательным заданием: «долой!», а потом все выяснится и утрясется В этом роде мыслило предшествующее поколение, оппозиционно-революционное, оно твердило: долой самодержавие и воображало, что дальнейшее пойдет гладко и верно по схемам западноевропейской демократии. Оно не видело ни своеобразия, ни величия России, ни пробелов русского национального характера - и потому его «положительная программа» не годилась для России, была нежизненна и неверна. И что же? Предреволюционная монархия пала неожиданно с непредвиденной быстротой и «легкостью», а дальнейшее пошло по невиданным, неслыханным, кошмарным путям и только проявило наивную немощь свергателей, их политическую недальновидность и политическую неподготовленность...
Итак, нам нельзя иметь в виду одни планы свержения и разрушения; нельзя думать, что «мы разрушим», а кто- то другой построит; нельзя отрывать тактику от программы, а программу от идеи. Наивно думать, что кто-то за нас и для нас родит идею восстановления и возрождения нашей родины и ее культуры; что кто-то другой откроет и выговорит — идею новой России.
Мы должны заранее, теперь же понять, что несет с собою безыдейная реакция; да еще после таких унижений и мук; да еще при таком ожесточении сердец... История не знает вечных революций. Революция есть всегда массовый психоз, душевная судорога, а всякий психоз имеет свой предел и влечет за собой реакцию, т. е. обратную судорогу. Эта судорога в России будет по всем видимостям — стихийная, мстительная и жестокая. Мы не зовем к этому и не проповедуем этого. Но мы должны предвидеть это. Страна вскипит жаждою мести, крови и нового имущественного передела, ибо поистине ни один крестьянин в России не забыл ни своей «надельной», ни своей купчей земли. В этом кипении встанут, подобно Китаю, десятки авантюристов, из коих три четверти будут «работать» на чьи-нибудь иностранные деньги, и ни у одного из них не будет творческой и предметной национальной идеи. Идеи вообще рождаются не в хаосе, а в созерцании; и не авантюристами, а верными патриотами. Масса, да еще кипящая в слепых страстях, не создаст ничего жизненного. Гете был прав: масса может иметь великие заслуги в драке, но сила ее суждения остается жалкою. Судить и выдвигать творческие идеи для России и от ее лица должны мы, русская национальная интеллигенция; и особенно та часть ее, которая пользуется за рубежом относительною свободою слова (ибо полной свободы слова и печати не имеем и мы...).
И вот первое, что мы должны сказать: ожесточенным ломом, ревом и погромом без цели и без идеи Россию не спасешь. Необходима идея. Идея долгого, волевого дыхания. И создание этой идеи лежит на нас.
Мы должны сказать всему остальному миру, европейскому и не европейскому, что Россия, и в частности за рубежная Россия, духовно жива; что хоронить ее близоруко и неумно; что мы не человеческая пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, русским разумом и русским талантом; что напрасно думают, будто мы все друг с другом «перессорились» и пребываем в непримиримом разномыслии; будто мы узколобые реакционеры, которые только и думают о том, чтобы восстановить в России все, как было, и мстительно свести свои личные счеты с русским простолюдином или с так называемым русским «инородцем»; будто мы раз навсегда безнадежно оторвались от нашей родины и давно уже ничего не понимаем в судьбах нашего народа; будто у нас нет ни творческих сил, ни творческой идеи. Те, кто так думают и говорят, жестоко ошибаются; они этим проговариваются, что им хотелось бы, чтобы было так: чтобы русский народ был уже обезглавлен. Знаем мы эту пророческую картину:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон, где нам пообедать,
Как бы нам о том проведать?»
Ворон ворону в ответ.
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый»...
Но есть на свете «мертвая», исцеляющая вода, от которой срастаются разрубленные, разбросанные члены убитого богатыря; и есть «живая» вода, от которой богатырь встает живым и сильным И эта исцеляющая вода есть национальное самочувствие русского народа, скреп- ленное объективным единством его всенародного державного интереса. Им мы воссоединимся. А эта «живая» вода есть наша любовь и наша вера в русское историческое призвание; ими мы восстановимся...
Но когда мы утверждаем, что у нас имеются и творческие силы, и творческая идея, то мы не должны смущаться тем, что у нас за рубежом слышно немало слабого, несостоятельного и соблазнительного. Да, есть у нас эти шумливые, заносчиво выступающие и обычно быстро выдыхающиеся течения, представители которых не знали и не знают ни историческую Россию во всем ее блеске и со всеми ее недугами, ни большевизма во всей его противонациональности и свирепости; они, увы, не переживали на месте русской революционной трагедии и не видят современной русской проблематики; они исходят не из духовного опыта, а из личной потребности выдумать злободневный политический «лозунг», и именно поэтому они в большинстве случаев безыдейны и рано или поздно проваливаются в «национал-большевизм», сколько бы они ни прикрывались фразой «все для России»...
Нам не следует смущаться этим: пускай шумят — это дело легкое и безответственное; это накипь брожения; это детская болезнь...
России же нужен не шум, а ответственная идея на десятилетия, на века... Идея не отрицательная, а положительная; государственная; но не формальная, т. е. не ограничивающаяся простым указанием на голую форму правления, т. е., например, на «монархию» или «республику», так, как если бы этим разрешались важнейшие и глубочайшие проблемы Эта идея должна быть государственно-историческая, государственно-национальная, государственно-патриотическая, государственно-религиозная. Эта идея должна исходить из самой ткани русской души и русской истории, из их духовного голода. Эта идея должна говорить о главном в русских — и прошлого, и будущего- она должна светить целым поколениям русских людей, осмысливая их жизнь и вливая в них бодрость... Что же это за идея?
Это есть идея воспитания в русском народе национального духовного характера.
Это — главное. Это — творческое. Это — на века. Без этого России не быть. Отсюда придет ее возрождение. Отсюда ее величие воссияет в невиданных размерах. Этим Россия строилась и творилась в прошлом. Это было упущено и растеряно в XIX веке. Россия рухнула в революции от недостатка духовного характера — в интеллигенции и в массах. Россия встанет во весь свой рост и окрепнет только через воспитание в народе такого характера...
Само собою разумеется, что это воспитание может быть только национальным самовоспитанием. Все выстраданные нами национальные унижения, коим, кажется, действительно нет меры и числа, могут и должны пробудить в нас инстинкт национального самосохранения и народное самосознание; вызвать в нас чувство беззаветной любви к родине и чувство собственного национального достоинства; вызвать в нас голод по самобытности и самоутверждению. Враги России были как бы призваны к тому, чтобы духовно пробудить нас. Но национального воспитания они нам, конечно, не дадут: и не захотят, и не смогут. Национальное воспитание может быть осуществлено и должно быть проведено самим русским народом, т. е. его верной и сильной национальной интеллигенцией: священником и монахом, народным учителем, профессором, офицером, судиею, чиновником, художником и литератором. Для этого России нужен новый отбор людей — отбор духовный, качественный и волевой. Этот отбор должен постигнуть значение этой идеи и принять ее, углубить, развернуть и провести ее. И этот процесс уже начался — незримо и бесформенно в подъяремной России и более или менее открыто за рубежом: отбор неослабленных душ, противопоставивших мировой смуте и заразе — Бога, родину, честь и совесть; и непреклонную волю; идею духовного характера и жертвенного поступка. Мы все призваны влиться в этот процесс теперь же; а закончится он только в следующих поколениях.
Я хорошо понимаю, что идея русского национального духовного характера не есть ни политический лозунг, ни политическая программа -это руководящая, творческая идея. Но именно потому она гораздо больше, чем лозунг и программа, и гораздо глубже, чем всевозможные программы и лозунги. В ней сосредоточено и скрыто множество национальных лозунгов и национальных программ, от сегодняшнего дня — и надолго... В ней указан и лозунг сегодняшнего дня, ибо ныне бороться за Россию и победить могут только люди, воспитавшие и закалившие в себе национальный духовный характер-, они должны найти друг друга, сговориться и сорганизоваться. В ней указан и критерий для всякой возможной политической программы: России полезны только те политические и хозяйственные формы, которые верно учитывают наличный уровень национального характера и которые способны воспитывать, укреплять и одухотворять национальный характер в интеллигенции и в массах...
Кто-нибудь скажет, что это «неопределенно» и «мало». Но он обнаружит этим только то, что он сам не видит Россию и не думает над ее национальными проблемами. Ибо в этой «малости» и «неопределенности» сразу дана целая перспектива великого творческого обновления нашей родины, обновления глубокого и всестороннего: религиозного, нравственного, умственного, художественного, политического и хозяйственного. Углубить и укрепить в жизни русский национальный духовный характер - значит научить русского человека духовно быть, самостоятельно творить и отстаивать свою родину. Это значит привести в движение и довести до великого духовного расцвета религиозную глубину русского духа во всех ее священных традициях мероприятия и подвига, во всех ее еще невиданных возможностях; и нравственные силы русского народа, поколебленные мировым соблазном и очищающиеся в небывалых страданиях; художественное видение русской души, уже подарившее мир за XIX век такими чудесными дарами. Это значит укрепить государственный инстинкт и гражданственное правосознание русского народа и плодотворно развязать экономические силы русского простолюдина и русского интеллигента посредством обновления и облагорожения их хозяйственной воли.
Если творческий уклад души единичного человека или целого народа условно назвать его творческим актом, то воспитание русского национального характера должно будет дать обновление, освобождение, очищение и укрепление русского национального творческого акта. И задание это - столь существенно, столь священно, столь центрально, что всякие формы и реформы жизни являются лишь средством по отношению к нему: что содействует разрешению этой задачи — то хорошо; что мешает и тормозит — то вредно и нежелательно... И все духовные силы русского народа должны быть направлены именно к этой цели.
В старину русские характеры закалялись не только от суровой природы и в жизненно-исторических испытаниях, но взращивались церковью, выковывались в монастырях и в армии. В будущем к этим очагам русской национально-духовной силы должны присоединиться вся система народного образования и все патриотически-орденские организации религиозного и светского характера. Живая школа общественного самоуправления и твердая центральная власть постепенно довершат это дело.
Русская армия искони была школой русской патриотической верности, русской чести и стойкости. Самое воинское звание и дело заставляет человека выпрямить хребет своей души, собрать свою распущенную особу, овладеть собою и сосредоточить свою выносливость и мужественность. Все это элементарные предпосылки характера. Армия невозможна без дисциплины и усердия. Армия требует воинского качества. Она гасит в душах лень и похоть раздора. Она приковывает волю к воинской чести, чувство единства и солидарности — к своей воинской части, а сердце — к родине. Это есть школа характера государственно-патриотического служения.
Принадлежность к ней — не воинская повинность а почетное право. Неспособность носить меч есть дисквалификация человека. Воинское знамя есть священная хоругвь всего народа. Военный инвалид есть почетное лицо в государстве. Русский народ будет искать после революции радостного, искреннего единения со своей армией; и он будет прав в этом, созидая ее любовью и честью и учась у нее служению, жертвенности и характеру.
И.А. Ильин
Поэтому Россия нуждается больше всего в самостоятельном национальном творчестве, в углубленном, свободном, непредвзятом созерцании и постижении; в созидании, исходящем из любви к родине, а не из ненависти к обидчикам другого класса: в творчестве — идейном, программном и тактическом, политическом и социальном. Положение наше, русских патриотов, единственно в своем роде; и это мы должны усвоить крепко; от этого мы должны отправляться и именно так осмысливать нашу задачу. Ни один народ в мире не имел и не имеет ни такой территории, ни такого национального состава, ни такой истории, как Россия. У нас своя, особая вера, свой характер, свой уклад души. Мы иначе любим, иначе созерцаем, иначе поем. У нас иное правосознание и иная государственность. Так было всегда. И так обстоит особенно теперь, после всего, перенесенного Россией в революции. Поэтому механическое заимствование у других народов сулит нам добра меньше, чем когда-нибудь; и только те из нас, которые потеряли живое чувство России или, может быть, никогда не имели его, которые не видят, а может быть, никогда не видели ее своеобразную проблематику (духовную и религиозную, психологическую и национальную, политическую и хозяйственную), могут думать, что Россия спасается какою-нибудь новою слепою формою западничества. Формы национальной идеологии и национального возрождения должны возникнуть из самых душевно-духовных недр самого народа, из его национально-патриотического горения; они должны быть рождены его собственной проблематикой, его страданиями, его характером, его историческими и культурными заданиями. И только тогда они будут ему по силам; только тогда они будут для него целительны... И прежде всего они должны быть именно по силам ему, его исторически сложившемуся характеру и его культурному уровню. Мечта о социально-политической «панацее», т. е. о всеисцеляющем средстве, всегда была наивна и беспочвенна — достояние полуобразованного ума; а ныне эта беспочвенность видна, как никогда. Весь опыт человечества не в состоянии дать нам «готовый рецепт». Он дает нам только драгоценный материал сведений о том, что в других странах и при других условиях было другое и что именно из этого другого выходило...
Вот почему русские патриоты в борьбе за Россию должны сами творить и полагаться на свой разум и на свои силы. Это творческое задание мы не можем, не смеем суживать. Нельзя ставить вопрос о борьбе за Россию так, что «все дело в свержении большевиков, а там увидим». Нельзя урезывать свое понимание одним первым этапом, чисто отрицательным заданием: «долой!», а потом все выяснится и утрясется В этом роде мыслило предшествующее поколение, оппозиционно-революционное, оно твердило: долой самодержавие и воображало, что дальнейшее пойдет гладко и верно по схемам западноевропейской демократии. Оно не видело ни своеобразия, ни величия России, ни пробелов русского национального характера - и потому его «положительная программа» не годилась для России, была нежизненна и неверна. И что же? Предреволюционная монархия пала неожиданно с непредвиденной быстротой и «легкостью», а дальнейшее пошло по невиданным, неслыханным, кошмарным путям и только проявило наивную немощь свергателей, их политическую недальновидность и политическую неподготовленность...
Итак, нам нельзя иметь в виду одни планы свержения и разрушения; нельзя думать, что «мы разрушим», а кто- то другой построит; нельзя отрывать тактику от программы, а программу от идеи. Наивно думать, что кто-то за нас и для нас родит идею восстановления и возрождения нашей родины и ее культуры; что кто-то другой откроет и выговорит — идею новой России.
Мы должны заранее, теперь же понять, что несет с собою безыдейная реакция; да еще после таких унижений и мук; да еще при таком ожесточении сердец... История не знает вечных революций. Революция есть всегда массовый психоз, душевная судорога, а всякий психоз имеет свой предел и влечет за собой реакцию, т. е. обратную судорогу. Эта судорога в России будет по всем видимостям — стихийная, мстительная и жестокая. Мы не зовем к этому и не проповедуем этого. Но мы должны предвидеть это. Страна вскипит жаждою мести, крови и нового имущественного передела, ибо поистине ни один крестьянин в России не забыл ни своей «надельной», ни своей купчей земли. В этом кипении встанут, подобно Китаю, десятки авантюристов, из коих три четверти будут «работать» на чьи-нибудь иностранные деньги, и ни у одного из них не будет творческой и предметной национальной идеи. Идеи вообще рождаются не в хаосе, а в созерцании; и не авантюристами, а верными патриотами. Масса, да еще кипящая в слепых страстях, не создаст ничего жизненного. Гете был прав: масса может иметь великие заслуги в драке, но сила ее суждения остается жалкою. Судить и выдвигать творческие идеи для России и от ее лица должны мы, русская национальная интеллигенция; и особенно та часть ее, которая пользуется за рубежом относительною свободою слова (ибо полной свободы слова и печати не имеем и мы...).
И вот первое, что мы должны сказать: ожесточенным ломом, ревом и погромом без цели и без идеи Россию не спасешь. Необходима идея. Идея долгого, волевого дыхания. И создание этой идеи лежит на нас.
Мы должны сказать всему остальному миру, европейскому и не европейскому, что Россия, и в частности за рубежная Россия, духовно жива; что хоронить ее близоруко и неумно; что мы не человеческая пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, русским разумом и русским талантом; что напрасно думают, будто мы все друг с другом «перессорились» и пребываем в непримиримом разномыслии; будто мы узколобые реакционеры, которые только и думают о том, чтобы восстановить в России все, как было, и мстительно свести свои личные счеты с русским простолюдином или с так называемым русским «инородцем»; будто мы раз навсегда безнадежно оторвались от нашей родины и давно уже ничего не понимаем в судьбах нашего народа; будто у нас нет ни творческих сил, ни творческой идеи. Те, кто так думают и говорят, жестоко ошибаются; они этим проговариваются, что им хотелось бы, чтобы было так: чтобы русский народ был уже обезглавлен. Знаем мы эту пророческую картину:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон, где нам пообедать,
Как бы нам о том проведать?»
Ворон ворону в ответ.
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый»...
Но есть на свете «мертвая», исцеляющая вода, от которой срастаются разрубленные, разбросанные члены убитого богатыря; и есть «живая» вода, от которой богатырь встает живым и сильным И эта исцеляющая вода есть национальное самочувствие русского народа, скреп- ленное объективным единством его всенародного державного интереса. Им мы воссоединимся. А эта «живая» вода есть наша любовь и наша вера в русское историческое призвание; ими мы восстановимся...
Но когда мы утверждаем, что у нас имеются и творческие силы, и творческая идея, то мы не должны смущаться тем, что у нас за рубежом слышно немало слабого, несостоятельного и соблазнительного. Да, есть у нас эти шумливые, заносчиво выступающие и обычно быстро выдыхающиеся течения, представители которых не знали и не знают ни историческую Россию во всем ее блеске и со всеми ее недугами, ни большевизма во всей его противонациональности и свирепости; они, увы, не переживали на месте русской революционной трагедии и не видят современной русской проблематики; они исходят не из духовного опыта, а из личной потребности выдумать злободневный политический «лозунг», и именно поэтому они в большинстве случаев безыдейны и рано или поздно проваливаются в «национал-большевизм», сколько бы они ни прикрывались фразой «все для России»...
Нам не следует смущаться этим: пускай шумят — это дело легкое и безответственное; это накипь брожения; это детская болезнь...
России же нужен не шум, а ответственная идея на десятилетия, на века... Идея не отрицательная, а положительная; государственная; но не формальная, т. е. не ограничивающаяся простым указанием на голую форму правления, т. е., например, на «монархию» или «республику», так, как если бы этим разрешались важнейшие и глубочайшие проблемы Эта идея должна быть государственно-историческая, государственно-национальная, государственно-патриотическая, государственно-религиозная. Эта идея должна исходить из самой ткани русской души и русской истории, из их духовного голода. Эта идея должна говорить о главном в русских — и прошлого, и будущего- она должна светить целым поколениям русских людей, осмысливая их жизнь и вливая в них бодрость... Что же это за идея?
Это есть идея воспитания в русском народе национального духовного характера.
Это — главное. Это — творческое. Это — на века. Без этого России не быть. Отсюда придет ее возрождение. Отсюда ее величие воссияет в невиданных размерах. Этим Россия строилась и творилась в прошлом. Это было упущено и растеряно в XIX веке. Россия рухнула в революции от недостатка духовного характера — в интеллигенции и в массах. Россия встанет во весь свой рост и окрепнет только через воспитание в народе такого характера...
Само собою разумеется, что это воспитание может быть только национальным самовоспитанием. Все выстраданные нами национальные унижения, коим, кажется, действительно нет меры и числа, могут и должны пробудить в нас инстинкт национального самосохранения и народное самосознание; вызвать в нас чувство беззаветной любви к родине и чувство собственного национального достоинства; вызвать в нас голод по самобытности и самоутверждению. Враги России были как бы призваны к тому, чтобы духовно пробудить нас. Но национального воспитания они нам, конечно, не дадут: и не захотят, и не смогут. Национальное воспитание может быть осуществлено и должно быть проведено самим русским народом, т. е. его верной и сильной национальной интеллигенцией: священником и монахом, народным учителем, профессором, офицером, судиею, чиновником, художником и литератором. Для этого России нужен новый отбор людей — отбор духовный, качественный и волевой. Этот отбор должен постигнуть значение этой идеи и принять ее, углубить, развернуть и провести ее. И этот процесс уже начался — незримо и бесформенно в подъяремной России и более или менее открыто за рубежом: отбор неослабленных душ, противопоставивших мировой смуте и заразе — Бога, родину, честь и совесть; и непреклонную волю; идею духовного характера и жертвенного поступка. Мы все призваны влиться в этот процесс теперь же; а закончится он только в следующих поколениях.
Я хорошо понимаю, что идея русского национального духовного характера не есть ни политический лозунг, ни политическая программа -это руководящая, творческая идея. Но именно потому она гораздо больше, чем лозунг и программа, и гораздо глубже, чем всевозможные программы и лозунги. В ней сосредоточено и скрыто множество национальных лозунгов и национальных программ, от сегодняшнего дня — и надолго... В ней указан и лозунг сегодняшнего дня, ибо ныне бороться за Россию и победить могут только люди, воспитавшие и закалившие в себе национальный духовный характер-, они должны найти друг друга, сговориться и сорганизоваться. В ней указан и критерий для всякой возможной политической программы: России полезны только те политические и хозяйственные формы, которые верно учитывают наличный уровень национального характера и которые способны воспитывать, укреплять и одухотворять национальный характер в интеллигенции и в массах...
Кто-нибудь скажет, что это «неопределенно» и «мало». Но он обнаружит этим только то, что он сам не видит Россию и не думает над ее национальными проблемами. Ибо в этой «малости» и «неопределенности» сразу дана целая перспектива великого творческого обновления нашей родины, обновления глубокого и всестороннего: религиозного, нравственного, умственного, художественного, политического и хозяйственного. Углубить и укрепить в жизни русский национальный духовный характер - значит научить русского человека духовно быть, самостоятельно творить и отстаивать свою родину. Это значит привести в движение и довести до великого духовного расцвета религиозную глубину русского духа во всех ее священных традициях мероприятия и подвига, во всех ее еще невиданных возможностях; и нравственные силы русского народа, поколебленные мировым соблазном и очищающиеся в небывалых страданиях; художественное видение русской души, уже подарившее мир за XIX век такими чудесными дарами. Это значит укрепить государственный инстинкт и гражданственное правосознание русского народа и плодотворно развязать экономические силы русского простолюдина и русского интеллигента посредством обновления и облагорожения их хозяйственной воли.
Если творческий уклад души единичного человека или целого народа условно назвать его творческим актом, то воспитание русского национального характера должно будет дать обновление, освобождение, очищение и укрепление русского национального творческого акта. И задание это - столь существенно, столь священно, столь центрально, что всякие формы и реформы жизни являются лишь средством по отношению к нему: что содействует разрешению этой задачи — то хорошо; что мешает и тормозит — то вредно и нежелательно... И все духовные силы русского народа должны быть направлены именно к этой цели.
В старину русские характеры закалялись не только от суровой природы и в жизненно-исторических испытаниях, но взращивались церковью, выковывались в монастырях и в армии. В будущем к этим очагам русской национально-духовной силы должны присоединиться вся система народного образования и все патриотически-орденские организации религиозного и светского характера. Живая школа общественного самоуправления и твердая центральная власть постепенно довершат это дело.
Русская армия искони была школой русской патриотической верности, русской чести и стойкости. Самое воинское звание и дело заставляет человека выпрямить хребет своей души, собрать свою распущенную особу, овладеть собою и сосредоточить свою выносливость и мужественность. Все это элементарные предпосылки характера. Армия невозможна без дисциплины и усердия. Армия требует воинского качества. Она гасит в душах лень и похоть раздора. Она приковывает волю к воинской чести, чувство единства и солидарности — к своей воинской части, а сердце — к родине. Это есть школа характера государственно-патриотического служения.
Принадлежность к ней — не воинская повинность а почетное право. Неспособность носить меч есть дисквалификация человека. Воинское знамя есть священная хоругвь всего народа. Военный инвалид есть почетное лицо в государстве. Русский народ будет искать после революции радостного, искреннего единения со своей армией; и он будет прав в этом, созидая ее любовью и честью и учась у нее служению, жертвенности и характеру.
И.А. Ильин
