| «Я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самая каналья, каковы здешние горские народы, смеет противиться власти Государя». А.П.Ермолов, 1818 г. Два столетья назад это было: Из границ, как бурлящий поток, Вырывалась имперская сила, Наступая на юг и восток. Чтобы впредь воровская проказа Не терзала её рубежей, Шла Россия в теснины Кавказа На удары чеченских ножей. Закрепляясь в аулах и селах, Власть закона вбивала в умы. И суровый наместник Ермолов Стал для горцев страшнее чумы. Генерал богатырского роста, С поседевшею гривой волос, Он глядел на разбойников просто, Как на рой надоедливых ос. Понимая, что их не исправить, Коль не править железной рукой, Порешил он условье поставить: Жизнь чеченов в обмен на покой. И однажды в угрюмые скалы Полетели такие слова: «Слушай русскую волю, шакалы, У кого еще есть голова! Ныне вам, отщепенцы Аллаха, Оглашаю свой новый указ: Всякий род ваш для пущего страха Аманатов–заложников даст. При набегах блуждающей банды И потерях в российских полках, Так и знайте – без долгой валанды Аманатам висеть на суках. А селенья враждебные – в пламя, Дабы впредь стереглись бунтовать. Обещаю: зелёное знамя Вы зубами научитесь рвать. Вот тогда и чертям станет тошно. На колени, мерзавцы, – а ну! Смерть за смерть – это слишком роскошно, С вас теперь – сто смертей за одну». Можно всё это счесть негуманным, Дав упрёк христианской стране, Но в сознанье от века туманном Только сила понятна Чечне. А гуманность – трескучая фраза. Злобой горцы и ныне полны, К ним суровый наместник Кавказа Был суров по закону войны. «Нужно силу? Ну, вот же вам сила. Так скулите, шайтана кляня!» И испуганно ус прикусила, Замирилась, утихла Чечня. Вместо вялых речей дипломата В мозг ей врезался пушечный гул. За разбой, за убийство солдата Выжигался чеченский аул. Страхом стиснуло горцев. А вскоре На осколках бандитских костей По артериям рек, у предгорий Завязались узлы крепостей. И под вопли кичливой оравы, Перед тьмой ненавидящих глаз Бастионами русской державы Опоясался дикий Кавказ. Так жестокая воля вершилась! А вдали, за дворцовой стеной, Либеральная чернь копошилась, Исходя ядовитой слюной. Доносили Царю прохиндеи, Все в поту от фискальных хлопот, Что Ермолову близки идеи Муравьёва и прочих господ, | Что и он забунтует когда–то, – Ведь не зря же, беду перекрыв, Прогремела картечь у Сената, Исцеляя декабрьский нарыв. И вскипала скандальная пена, Лживый пафос струился в речах: «О, как сильно прижали чечена! Пред чеченами мы в палачах. Ах, Европе сие не по нраву, Там Ермолов звучит, как ярмо. Да когда ж ему сыщут управу, Чтобы сгинуло имя само?! Он живёт, как безумный философ, Весь в крови от изрубленных тел...» Сколько было подобных доносов, Клеветою отравленных стрел! Шут бы с ними, да вот незадача: Вездесущей крамоле грозя, При дворе посчитали иначе И решили, что медлить нельзя. Небо хмурится, воет волчица, Перевалы окутала мгла... Из столицы с фельдъегерем мчится Предписание – сдать все дела. А обиду пусть ветер остудит. Государево слово верно: Граф Паскевич наместником будет. Что ж Ермолов? – В отставку, на дно. Словно струи расплавленной стали, Эта весть закипела вдали. И стрелковые роты роптали, И тревожные слухи росли. Тут уже не масонские сказки. Есть приказ, да не вышел бы сбой. Ощетинился корпус Кавказский, – Только тронь, и ответит пальбой. Двадцать тысяч, в боях обожжённых, Не смутят ни хула, ни навет. Генерал же своих приближённых Пригласил на последний совет. «Запрещаю ответные меры! – Процедил он, темнея лицом, – Кончен бал, господа офицеры. Я в опале, и дело с концом. Честолюбие ведает каждый, Но и каждому ведома честь. А присяга дается однажды, Коль её суждено произнесть. Я ж в словах и делах не меняюсь, Потому и не спорю с Царём. Ухожу, господа, подчиняюсь. Мне ль в Империи слыть бунтарём?» Помолчал и добавил устало: «А за преданность мне я в долгу. Крови вражеской пролил немало, Русской крови пролить не могу». Он поднялся. Во взоре – ни капли Прежней грусти, лишь хладная бронь. На эфесе суворовской сабли Львиной лапой застыла ладонь. И ушёл победителем полным. Нет, не горцев – себя самого! Офицеры поклоном безмолвным В трудный путь проводили его. ...А теперь завершенье рассказа. Тридцать лет, вплоть до смертных минут, Прожил бывший наместник Кавказа, Прожил так, как в изгнанье живут. То в Москве, то в орловском поместье, Одинокий, забытый порой. Но – с Россией, с Империей вместе. Не изменник – опальный герой. И досель его грозное имя, Пробивая времён чехарду, Повторяется вместе с другими Именами в высоком ряду. |
_________________
* Иллюстрация – фрагмент портрета А.П.Ермолова
работы Дж.Доу из Военной галереи Зимнего дворца.
Дмитрий Кузнецов,
"Стихи.ру" (stihi.ru)
#Ермолов #история #поэзия
